If I could just hide The sinner inside And keep him denied. How sweet life would be If I could be free From the sinner in me.
отрывок из попытки написать роман о революцииТревога и страх выражалась в серо-красном небе осеннего вечера над Москвой. На улицах царила беспорядочная суета. Спокойный обычно и особенно романтичный по вечерам бульвар заполнили солдаты; как-то бесцельно и потеряно они сновали туда-сюда, изредка переговариваясь и стараясь не взаимодействовать с прохожими. По проезжей части гремели грузовики и укутанные в камуфляж гражданские автомобили. На некоторых был изображен флаг Временного Правительства, на других – флаг Российской Империи. Слышались и крики – кто-то кричал: бегите! Спасайтесь! Вот, сволочь! Бог покарает этих сукиных детей! Сашка! Тащи сюда чемодан! Поезд через полчаса!
И как в ответ на эту реплику я услышал резонный вопрос:
- Последний?
- Да черт его знает! Может быть да.
- Говорят, царь вернулся!
- Иди к черту!
- Они в городе! Большевики в городе!
- О, Господи Иисусе! Защити нас, грешников!
И так далее. На моем столе лежала свежая газета, сообщавшая о том, что Петроград взят большевиками, временное правительство арестовано. Верить не хотелось. Но приходилось, ибо передовые части так называемой красной армии подходили к Москве, и, говорят, уже взяли ее северные и западные районы.
Что-то подсказывало мне, что нужно было быть очень осторожным. Изначально я недолюбливал большевиков. Но после последних событий… Арест Временного Правительства? Это же… революция. Хаос. Анархия. О чем они думают? Чего они хотят?
Но остается лишь ждать.
Я попытался позвонить Марии – но телефонная станция не работала. Не шло и речи о том, чтобы связаться с отцом. Мягко горела лампа в зеленом абажуре, заливая комнату ровным светом и заглушая тишиной гул с улицы. Я налил рюмку виски и долго вглядывался в янтарный блеск напитка. Не пил. Просто смотрел. Вдруг послышался, наверное, показалось, в отдалении грохот артиллерийского залпа. Еще пару раз громыхнуло, и затихло.
Оставив рюмку на столе, я сорвал с крючка шинель и безмолвно вышел в объятья холодного и сырого вечера, какие обычно случаются поздней осенью. Но все казалось еще холоднее и промозглее, чем обычно. Я попал в толпу тогда, когда она уже начинала редеть, голоса, обрывки фраз, некоторые, казалось, относились и ко мне, и к моему происхождению. Каждый говорил о своем, но почему-то тогда они мало интересовали меня. Пройдя в толпе довольно малое расстояние, я свернул к Гольдштейну.
- Алекс? – почему-то грубым и удивленным голосом спросил он.
- Да, Исаак. Если есть пиво, налей. Народу вообще нет?
- Нет. Странно, что ты здесь. Евгений и ребята побежали туда, откуда эти идут, социалисты чертовы, странно, что тебя не позвали.
- Звали, наверное. Что происходит? Ты знаешь что-нибудь?
- Ничего. Коммунисты. Это знаешь и ты. Революция, пролетариат, хотя, видится мне, суть вся в другом.
- Они в Москву входят? Из Петрограда какие новости? Что они творят?
- Видимо, ничего хорошего. Мне кум сказал – и Гольдштейн стал совсем хмурым – погромы будут. Не только у евреев.
- Скоро эту сволочь выбросят из России,… наверное.
- Может и скоро, но нам достанется. Пиво бесплатно. Вот тебе вторая кружка. На закуску сушеное мясо есть, а о провианте в принципе забудь. Придется закрываться, если большевики сами не закроют.
Чувствуя, что это может быть последний раз, когда я пью пиво у Гольдштейна я, разумеется, взял и вторую кружку. Гольдштейн грубым хриплым голосом продолжал:
- Закроют. За милую душу закроют, Алекс. Ты ведь учился. Гимназию закончил, в университет собирался. Дворянин ты, Алекс, а я жид, а судьба у нас одна будет. Последняя шваль нас в грязь втопчет, откуда сама вылезла. Им дали иллюзию свободы – и они будут убивать, потому что мнимо свободны. Они кого надо убьют, и станут рабами. И все мы станем рабами. Кто добровольно, кого принудят. Пей пиво, Алекс, пей, пока дают. И пива-то потом не будет. Вот ты скажи, в чем ты видишь спасение?
Я замялся и неловко сказал:
- В царе.
- Ха! Нет больше царя. Все! Можешь считать, что умер твой царь. И Россия… Где ты видишь теперь Россию, когда Петроград пал, а Москва.. Знаешь, уже ведь вошла эта погань в Первопрестольную, вошла! Уезжать надо, пока не поздно. Хотя нам с тобой – уже поздно. А мне – тем более. Тебе надо душу свою молодую спасать, и любовь твою.
- Не поздно, Исаак. Кто есть они, и кто есть Россия?
- А тебе отвечу, Алекс, послушай старика! Россия есть насекомое, а они – муравьи. Насекомое большое, но они его облепят и раздерут на части, и не станет его. Так и России, Алекс, не станет.
- Исаак, не надо так – сказал я с болью в голосе – Пиво пить и ждать. Русь Святая…
- Осквернена – грубо бросил Исаак и залпом выдул пиво из кружки.
И как в ответ на эту реплику я услышал резонный вопрос:
- Последний?
- Да черт его знает! Может быть да.
- Говорят, царь вернулся!
- Иди к черту!
- Они в городе! Большевики в городе!
- О, Господи Иисусе! Защити нас, грешников!
И так далее. На моем столе лежала свежая газета, сообщавшая о том, что Петроград взят большевиками, временное правительство арестовано. Верить не хотелось. Но приходилось, ибо передовые части так называемой красной армии подходили к Москве, и, говорят, уже взяли ее северные и западные районы.
Что-то подсказывало мне, что нужно было быть очень осторожным. Изначально я недолюбливал большевиков. Но после последних событий… Арест Временного Правительства? Это же… революция. Хаос. Анархия. О чем они думают? Чего они хотят?
Но остается лишь ждать.
Я попытался позвонить Марии – но телефонная станция не работала. Не шло и речи о том, чтобы связаться с отцом. Мягко горела лампа в зеленом абажуре, заливая комнату ровным светом и заглушая тишиной гул с улицы. Я налил рюмку виски и долго вглядывался в янтарный блеск напитка. Не пил. Просто смотрел. Вдруг послышался, наверное, показалось, в отдалении грохот артиллерийского залпа. Еще пару раз громыхнуло, и затихло.
Оставив рюмку на столе, я сорвал с крючка шинель и безмолвно вышел в объятья холодного и сырого вечера, какие обычно случаются поздней осенью. Но все казалось еще холоднее и промозглее, чем обычно. Я попал в толпу тогда, когда она уже начинала редеть, голоса, обрывки фраз, некоторые, казалось, относились и ко мне, и к моему происхождению. Каждый говорил о своем, но почему-то тогда они мало интересовали меня. Пройдя в толпе довольно малое расстояние, я свернул к Гольдштейну.
- Алекс? – почему-то грубым и удивленным голосом спросил он.
- Да, Исаак. Если есть пиво, налей. Народу вообще нет?
- Нет. Странно, что ты здесь. Евгений и ребята побежали туда, откуда эти идут, социалисты чертовы, странно, что тебя не позвали.
- Звали, наверное. Что происходит? Ты знаешь что-нибудь?
- Ничего. Коммунисты. Это знаешь и ты. Революция, пролетариат, хотя, видится мне, суть вся в другом.
- Они в Москву входят? Из Петрограда какие новости? Что они творят?
- Видимо, ничего хорошего. Мне кум сказал – и Гольдштейн стал совсем хмурым – погромы будут. Не только у евреев.
- Скоро эту сволочь выбросят из России,… наверное.
- Может и скоро, но нам достанется. Пиво бесплатно. Вот тебе вторая кружка. На закуску сушеное мясо есть, а о провианте в принципе забудь. Придется закрываться, если большевики сами не закроют.
Чувствуя, что это может быть последний раз, когда я пью пиво у Гольдштейна я, разумеется, взял и вторую кружку. Гольдштейн грубым хриплым голосом продолжал:
- Закроют. За милую душу закроют, Алекс. Ты ведь учился. Гимназию закончил, в университет собирался. Дворянин ты, Алекс, а я жид, а судьба у нас одна будет. Последняя шваль нас в грязь втопчет, откуда сама вылезла. Им дали иллюзию свободы – и они будут убивать, потому что мнимо свободны. Они кого надо убьют, и станут рабами. И все мы станем рабами. Кто добровольно, кого принудят. Пей пиво, Алекс, пей, пока дают. И пива-то потом не будет. Вот ты скажи, в чем ты видишь спасение?
Я замялся и неловко сказал:
- В царе.
- Ха! Нет больше царя. Все! Можешь считать, что умер твой царь. И Россия… Где ты видишь теперь Россию, когда Петроград пал, а Москва.. Знаешь, уже ведь вошла эта погань в Первопрестольную, вошла! Уезжать надо, пока не поздно. Хотя нам с тобой – уже поздно. А мне – тем более. Тебе надо душу свою молодую спасать, и любовь твою.
- Не поздно, Исаак. Кто есть они, и кто есть Россия?
- А тебе отвечу, Алекс, послушай старика! Россия есть насекомое, а они – муравьи. Насекомое большое, но они его облепят и раздерут на части, и не станет его. Так и России, Алекс, не станет.
- Исаак, не надо так – сказал я с болью в голосе – Пиво пить и ждать. Русь Святая…
- Осквернена – грубо бросил Исаак и залпом выдул пиво из кружки.